Куда же вы уходите, книги? Фарфоровый ангел в память о Бернсе

Судьба иногда делает неожиданные и приятные сюрпризы. Ну, кто мог знать, что в маленьком букинистическом магазине Троицкого предместья – исторической части Минска, меня ожидает удивительная встреча. После таких встреч понимаешь, что широта души, так же как умение любить, так же как культура духовная – вне времени.

В конце декабря прошлого года судьба забросила меня в Минск. Я ехала туда с радостью. Там живет близкий и дорогой мне человек. Я люблю этот сдержанный город с трогательной чистотой улиц, ленивой рекой, величественным памятником Франциску Скорине перед зданием библиотеки и католическими костелами. Баку, несомненно, краше и ярче, но в Минске есть особая неброская красота. Спокойная, уравновешенная красота тишины и порядка.

Судьба иногда делает неожиданные и приятные сюрпризы. Ну, кто мог знать, что в маленьком букинистическом магазине Троицкого предместья — исторической части Минска, меня ожидает удивительная встреча.

О, этот особый запах букинистических магазинов! Там часы замедляют свой ход и вечность глядит на тебя с пожелтевших страниц тяжелых фолиантов, с вытертых ступенек лесенки для верхних книжных полок, с маленького стенного зеркала в старинной раме.

Старик-продавец в потертом халате взглянул на меня исподлобья и сухо поинтересовался:

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

Я рассеянно гладила рукой потрескавшиеся корешки книг. Вдруг мне на ладонь буквально свалился маленький томик стихов Бернса. Я вздрогнула. Точно такой же был у нас дома, в тисненой обложке под гобелен. Гобеленовая обложка изображала кокетливую даму в пудреном парике и восторженного кавалера. Господи, сколько стихов я заучила из этой книги наизусть, сколько искренней радости и светлой улыбки подарили мне безыскусные строки маленького шотландца.

— Нет, деточка, эта книга не продается, — прервал мои воспоминания скрипучий голос продавца. — Это моя книга.

— Да я просто, — смутилась я. — У меня в детстве была такая. Я люблю его стихи.

— О-о-о! — протянул старичок, как мне показалось с уважением. — Вы знаете Бернса? Тогда подождите секундочку.

Он вышел из-за стойки и медленно подошел ко мне.

— Вы любите Бернса, — раздумчиво произнес он. — А что вы знаете о нем?

— Ну… — протянула я. — Великий английский и шотландский поэт. Гордость Шотландии. Родился в 1759 году 25 января, умер в 37 лет, как считается, от пьянства в 1796 году. Писал баллады, стихотворения, поэмы, гимны. Стихи его были очень популярны в народе. Даже строфу знаменитую, «бёрнсову», близкую к народным песням изобрел.

— Так, все так, — прервал меня старичок. — Вы кто по профессии?

— Филолог.

— Ну, я так и подумал. Язык отточенный, как по учебнику сыплете.

Я почувствовала легкий укол самолюбия.

— Ну, я не знаю, что вас интересует.

— Человек он был! — вдруг неожиданно тонким, даже визгливым голосом выкрикнул старичок. — Человек. И жизнь его была далеко не сахар, деточка. Вот вы говорите, умер от пьянства. Так когда пишешь сердцем, милая моя, от него мало что остается. Поневоле и рюмочку, и другую, и третью пропустишь. Но как писал!

И старичок, к моему изумлению, на чистейшем английском языке стал декламировать мне «My Heart’s In The Highlands» (В горах мое сердце).

В горах мое сердце… Доныне я там. По следу оленя лечу по скалам. Гоню я оленя, пугаю козу. В горах мое сердце, а сам я внизу.

Прощай, моя родина! Север, прощай, — Отечество славы и доблести край. По белому свету судьбою гоним, Навеки останусь я сыном твоим!

Да, более блестящей речи о жизни и творчестве Роберта Бернса мне не приходилось слышать никогда! Старичок сыпал фактами из биографии поэта, словно играл разноцветными лентами!

От него я узнала, что 25 января — национальный праздник в Шотландии, отмечаемый торжественным обедом (с традиционным порядком следования воспетых поэтом блюд (основное — сытный пудинг хаггис), вносимых под музыку шотландской волынки и предваряемых чтением соответствующих стихов Бёрнса. Что родился он в семье крестьянина, в страшной бедности, и с раннего детства был принужден работать наравне со взрослыми.

— Пил!!! — восклицал старичок. — А как не пить, когда нечеловеческий физический труд в юности, врожденный ревмокардит, дифтерия, постоянная нужда, да так, что за 2 недели до смерти чуть было в долговую яму не угодил. Ну, правда, монахом не жил, что есть, то есть. Три незаконнорожденных дочери и 5 детей от брака с возлюбленной Джин Армор. А в день его похорон, 25 июля 1796, родился пятый его сын. Представляете, в день похорон отца! Великий человек был, действительно народный поэт. Сколько песен на его стихи сложено! В Англии — он, во Франции — Беранже, а в России — Есенин. Да вы посмотрите, посмотрите…

Кроме меня других посетителей в магазине не было. Увы… Книги везде постепенно оттесняются электронными носителями информации. У продавцов книг много свободного времени. К сожалению.

Старичок взял в руки книгу и открыл на заложенной странице. Острым стариковским ногтем в ней было отмечено:

«Возьмём Бёрнса. Не потому ли он велик, что старые песни его предков жили в устах народа, что ему пели их, так сказать, тогда ещё, когда он был в колыбели, что мальчиком он вырастал среди них и сроднился с высоким совершенством этих образцов, что он нашёл в них ту живую основу, опираясь на которую, мог пойти дальше? И ещё, не потому ли он велик, что его собственные песни тотчас же находили восприимчивые уши среди его народа, что они затем звучали ему навстречу из уст жнецов и вязальщиц снопов, что ими приветствовали его весёлые товарищи в кабачке? Тут уж и впрямь могло что-то получиться».

— Это Гете о нем так сказал, — улыбнулся старичок. — Простите, утомил я вас. Только я много пожил на свете, вижу людей и знаю, что у вас душа чувствующая. Поэтому и обидно стало, что вы о Бернсе как горох по учебнику сыплете. Не надо так… А сколько песен на его стихи сложено! И никто, никто его лучше Маршака не переводил, чтобы там ни говорили. Главное ведь, дух, музыку стиха передать, а не слепо словам следовать… А знаете, ведь первую марку с портретом Бернса выпустили не в Англии, а в Советском Союзе. Да-да! Курьезный случай произошел тогда. Был такой член английского парламента Эмрис Хьюз, так вот он писал.

Старичок достал из папки пожелтевшую газетную вырезку и прочитал мне следующее:

«В 1959 году, — пишет Э. Хьюз, — мне довелось присутствовать в Москве на юбилейном вечере, посвященном 200-летию со дня рождения Роберта Бёрнса. Когда закончилась торжественная часть, ко мне подошел советский министр связи и вручил конверт с марками. На каждой из марок был портрет шотландского барда. Признаться, я испытал в эту минуту острое чувство стыда. Министр, разумеется, чувствовал вполне законную гордость: ещё бы, в России выпущены марки с портретом Бёрнса, а в Англии — нет! Я готов был сквозь землю провалиться, хотя моей вины в этом не было. Чтобы не страдать от сознания ущемленной национальной гордости в одиночку, я решил пристыдить тогдашнего премьер-министра Англии Гарольда Макмиллана, благо он тоже был в это время в Москве. На приеме в английском посольстве я вручил ему свой презент — две марки с портретом Бёрнса. С недоумением взглянув на них, Макмиллан опросил: «Что это?» «Русские марки, выпущенные в честь Бёрнса, — ответил я. — Можете наклеить их на конверт и отправить нашему министру почты письмо с уведомлением, что Россия обогнала Великобританию в этом деле».

Острый эпизод не прошел даром. Об этом убедительно свидетельствует странная дата выпуска первой английской марки с портретом Бёрнса. Она появилась в день… 207-летия со дня рождения поэта".

— Вот так-то вот, милая. А вы: родился, умер, «бёрнсова строфа»… А небось, не знаете, что песня «В моей душе покоя нет» из фильма «Служебный роман» тоже на стихи Бернса?

— Нет, — засмеялась я. — Это я как раз знаю.

Старичок вздохнул и вдруг глаза его увлажнились. Он произнес тихо: В полях под снегом и дождем, Мой милый друг, мой бедный друг, Тебя укрыл бы я плащом От зимних вьюг, от зимних вьюг.

И если мука суждена Тебе судьбой, тебе судьбой, Готов я скорбь твою до дна Делить с тобой, делить с тобой.

И если б дали мне в удел Весь шар земной, весь шар земной, С каким бы счастьем я владел Тобой одной, тобой одной.

Я замерла. Это было мое самое любимое стихотворение Бернса и романс Градского на эти стихи.

— Вы посмотрите, какая широта души, — промолвил старичок. — «И если б дали мне в удел Весь шар земной/С каким бы счастьем я владел тобой одной» На это сердце нужно. И талант безмерный, чтобы это сердце выразить. Не каждый это может…

Он замолчал, потом посуровел и вдруг, так же сухо, как вначале, сказал:

— Простите, утомил вас. Благодарю вас сердечно, что выслушали.

— Нет, что вы! Мне было, правда, очень интересно.

— Да?! — оживился он. — Ну, спасибо вам. Погодите. Нет, книгу не подарю, она моя, а вот это возьмите на память о Минске.

Он протянул мне небольшой перекидной календарь с видами вечернего Минска.

— И еще. Возьмите вот это.

На ладони его был маленький портрет Бернса в овальной рамке из коричневой кожи и крохотный фарфоровый ангел со сложенными крылышками.

— Это в память о сегодняшнем разговоре. Такие разговоры редкость в нынешнее время. Не читают сейчас, не знают, не хотят знать. Спасибо вам. И пусть этот ангелок хранит вас.

У меня сжалось горло. Я хотела что-то сказать, но старичок махнул рукой и прошел за стойку.

День был ясный, бесснежный, морозный. Я сжимала в руках фарфорового ангела, а в душе продолжало звучать: И если б дали мне в удел Весь шар земной, весь шар земной, С каким бы счастьем я владел Тобой одной, тобой одной.

Широта души, так же как умение любить, так же как культура духовная — вне времени.

Не потерять бы…